Первая публикация на русском языке: // Смена, №13, 1958. С. 22-23. Пер. И. Иванова, Илл. Е. Ведерникова.

Найти чешский вариант юморески пока не удалось, до выяснения источника временно публикуется в разделе 1923 года.

 

В 1907 году в Чикаго я влюбилась в одного молодого джентльмена, который однажды пригласил меня на прогулку за город и рассказал мне следующую историю.
«Наш папаша был жуткий чудак! Он был начинен кучей всевозможных принципов, в большинстве своем сумасбродных, которых и придерживался с ослиным упрямством. Нашу сестренку Индржишку он воспитывал в строго религиозном духе, заставляя ее молиться по четыре часа в день, а чтобы контролировать беднягу, постоянно держал в ее комнате фонограф с пузатой трубой, которая предательски фиксировала каждое Индржишкино слово. В эту трубу мы обе — брат Якуб и я — при всяком удобном случае извергали дикие ругательства, передразнивая писклявый голос сестры...
На нас же отец не обращал никакого внимания: он утверждал, что из мальчишек можно воспитать настоящих мужчин только в том случае, если не воспитывать.
Целое крыло громадного особняка было предоставлено в наше распоряжение. Помню, когда мы были еще совсем молокососами, наши хоромы имели довольно-таки благообразный вид. Старые друзья уверяют, будто лепка на потолках была прямо сногсшибательна. Мне трудно сказать на этот счет что-либо определенное, так как Якуб был мастер превращать эту самую лепку в мусор. Я же больше занимался мебелью. Дырявить напильником старый фамильный комод доставляло мне особое наслаждение.
Отец наведывался к нам лишь в исключительных случаях и всегда, как мы замечали, оставался доволен нашим поведением. Он ухмылялся в усы и бурчал:
— Так, так... Из вас выйдут настоящие мужчины!
Однажды к нему в гости приехал дядюшка Леопольд и пожелал видеть нас. Как правило, наши гости не поступали столь опрометчиво... Но дядька был отшельником, жил где-то у черта на куличках и о наших семейных отношениях ничего не знал. Мы с Якубом ввалились в гостиную, и так как своего дядюшку видели впервые, то у нас возникли кое- какие суждения о нем, которые мы без всяких обиняков высказали вслух. Наша прямота как раз больше всего и нравилась отцу!
И хотя мы сделали некоторую скидку на родственные отношения, дядюшка был явно обижен. До сих пор не могу понять, что его так задело! Я ему сказал только, что у него нос, как огурец, а рот до ушей! Якуб добавил: «Да это какой-то придурок!»,— после чего я плюнул на дядюшкин сюртук, а братишка стащил у него из кармана блокнот и карандаш. Дядя Леопольд покраснел, как рак, тотчас вскочил с кресла и схватил каждого из нас за ухо. В первую минуту мы остолбенели: так грубо с нами еще никто не обращался! Только нашему столбняку дядюшка был обязан тем, что тут же не получил сдачу...
Нам удалось вырваться, причем я успел еще вытереть нос его рукавом, а Якуб — смазать ему разок по ребрам!
Тем не менее, дядюшкина запальчивость произвела на нас глубокое впечатление. Покидая гостиную, мы даже испытывали к нему нечто вроде почтения. Мы вышли и притаились за дверью, ожидая, что дядя будет ругаться. Но он, напротив, говорил спокойно, как лунатик:
— Боже мой! И эти маленькие головорезы, Йозеф,— твои сыновья? Я убежден, что на их воспитание ты до сих пор не истратил ни единого цента!
Зато наш всегда невозмутимый папаша на этот раз раскричался:
— В этом меня никто не смеет упрекнуть! Я пожертвовал для их развития целым крылом своего дома, который недешево обошелся нашим предкам! И, если понадобится, пожертвую ради них и вторым крылом! Уйму денег я уже выбросил на штрафы. Я по-королевски оплачиваю их прислугу.
— Этим хулиганам я не стал бы прислуживать ни за какие миллионы! — сухо заметил дядюшка.
— Ну, а на книги, учителей и прочие глупости я не дам ничего. Я хочу, чтобы мои сыновья выросли настоящими мужчинами!
— Два сапога — пара! — сказал я за дверью Якубу, имея в виду папашу и дядю.
— Давай, Петр, доймем отца: попросим его завтра нанять нам воспитателя.
— Ладно! Теолога,— согласился я.
Затем мы спустились во двор и разбили камнем окно в гостиной. Решив насолить дядюшке Леопольду, мы осуществили ряд мероприятий:
1. Приобрели за небольшую сумму соломенный матрац с клопами и водворили его на дядину постель.
2. В механизм его золотого хронометра накапали воску.
3. Раздобыли восемь будильников, завели их на разное время и поставили дядюшке под кровать.
4. Шкуру, лежавшую возле его постели, утыкали булавками.
5. У окна дядюшкиной комнаты, на наружном карнизе, привязали за хвост кошку.
Месть была уготовлена!
В эту ночь мы спали сном праведников. Тем отвратительней чувствовал себя дядя. Говорят, что среди ночи в его спальне зажёгся свет (видимо, началась охота за клопами!). Потом вдруг из окошка вылетел сапог (предназначавшийся, видимо, для кошки), за сапогом — умывальник, ремень, гребенка и масса других предметов, обнаруженных прислугой утром под окном. Около двух часов ночи дядя якобы принялся орать благим матом и поднял на ноги весь дом (на два часа мы завели первый будильник). Минут через двадцать, разъяренный, он ворвался в спальню отца (разбуженный, разумеется, вторым будильником). В три часа дядю пришлось связать, а под утро его водворили в сумасшедший дом.
Нас с Якубом постигло разочарование: целых пять будильников не успели выполнить своего назначения! Очевидно, дядя не заметил и того, что случилось с хронометром, очевидно, не все клопы сумели попользоваться им...
Якуб был сильно не в духе и палил в забор из пистолета. В конце концов, это его утешило, так как я беспрестанно посылал наших слуг на улицу, за ворота, и, когда те отказывались, опасаясь пуль, грозил им и ругался. Мы с Якубом всегда отлично дополняли друг друга. Наконец мне удалось заставить старого Антона пойти для нас за сигаретами. Бледный, как смерть, он прошмыгнул мимо Якуба, но улизнуть без потерь ему не удалось: Якуб отстрелил ему три пальца. Во избежание огласки папаша осчастливил Антона солидной денежной компенсацией. Так поступал он всегда. Вообще он был, как я уже сказал, поразительный человек. Мы почитали за счастье иметь такого предка!
После обеда я и Якуб отправились к отцу заявить (именно заявить! Просить было уделом одной Индржишки), что мы немедленно требуем подыскать для нас учителя. Мы уже заранее предвкушали, как нахмурится и раскричится отец. Но получилось совсем иначе.
— Чего вам?
— Мы хотим воспитываться,— ответил Якуб и осклабился, как мартышка.
— Отлично! — прогудел отец.— У вас будет отменный учитель! Я сделаю это из уважения к памяти бедного дяди Леопольда.
— Разве этот псих уже протянул ноги?
— Пока нет. Но он невменяем!
— А нам один черт! — воскликнул братишка.— Только помни, старик, учитель не должен быть нюней!
— Ладно, ребята!
Вторую половину дня мы были в приподнятом настроении. А к вечеру поймали крысу и пустили ее в Индржишкину комнату. В это время сестренка десятый раз бубнила «Отче наш». Она заревела и с перепугу залезла на шкаф. Мы заперли Индржишку в комнате, а ключ спрятали...
Прошло три недели, прежде чем отец сумел найти для нас воспитателя: не прельщаясь высоким жалованьем, все отказывались от нас наотрез! Оно и понятно: мы с Якубом были не из робкого десятка! Наконец уже пожилой, замученный жизнью человек решился взяться за наше воспитание.
— Надеюсь,— сказал он нам при первой встрече, — мы станем друзьями...
— Мы не якшаемся с каждым слугой, — заметил я свысока.
А Якуб тут же посоветовал наставнику хранить свои надежды про себя.
Новый учитель вяло улыбнулся, после чего нам стало ясно, что он обыкновенная дубина. Если не ошибаюсь, мы ему сказали об этом прямо е глаза.
— О, из них будут настоящие мужчины! — воскликнул отец. В его голосе чувствовалось удовлетворение.
Целых два дня учитель не давал нам повода для расстройства. Словно набрав в рот воды, он слонялся из комнаты в комнату с выражением неописуемого ужаса. Он безропотно съел суп, в который мы насыпали пиретрум, не повел и бровью, когда во время обеда мы принялись швырять в прохожих вареники. Вскоре он выучился от нас ругаться и охотно резался с нами е двадцать одно.

Однако было заметно, что где-то в душе у него назревает надлом. Три дня спустя он проснулся совершенно седым и тотчас же отправился к отцу просить его набить на окна решетки, а дверь обшить железом. Видимо, это было вызвано тем, что по ночам мы частенько упражнялись в метании топора и мишенью нам служила дверь его конуры. Но ведь это просто невинный ночной спорт…

Словом, издевались мы над учителем как только могли. Дело дошло даже до того, что мы посылали Индржишке от его имени любовные письма, за что сестренка не раз бывала бита. Учитель божился, что он невиновен, а Индржишке вместо четырех приходилось стоять шесть часов на коленях с молитвенником е руках. Когда подвох открылся, отец был очень горд нашей проделкой!

Наконец пришло то время, когда слава о нас распространилась далеко за пределы отчего дома. В одном иллюстрированном журнале появились наши фотографии, сопровождавшиеся сенсационной статьей под названием: «Два молодых джентльмена, или заметки о праве сильного». Впоследствии мы подстерегли редактора этого журнала и набили ему рот ячменной шелухой...
Можно сказать, что мы сделались любимцами толпы. Кто-то написал пьесу «Петр и Якуб», причем от зрителей не было отбою. Дирекция театра посулила нам астрономический куш за то, чтобы мы представились публике. Мы пошли в театр и стали делать на сцене неприличные движения. Когда нам бешено зааплодировали, мы принялись швырять в зал тухлые яйца. Директора театра тут же хватила кондрашка. В его похоронах принял участие весь город. Мы стали героями дня. Палаша обнял нас и первый раз в жизни поцеловал.
— Вы и в мелочах велики, мои дорогие! — нежно сказал нам этот изумительный человек.
Позже он опубликовал брошюру «Как следует обходиться с сыновьями, если вы хотите, чтобы они выросли настоящими мужчинами». Брошюра шла нарасхват…
— И все-таки, — заключил рассказ мой возлюбленный,— все-таки этот добрый человек ошибался. Якуба в прошлом году повесили, а я занимаюсь, чем могу. Например… — Он внезапно вытаращил глаза и проревел: — Руки вверх!»
Он взял у меня на память сумочку, золотое кольцо, часы и серьги.
Теперь нас разделяет океан. Но все же я люблю его по-прежнему.

 

Перевел с чешского И. Иванов.

 

Гашек Я. Об американстве и миллионерах