Развод господина Соливара

Мы все знали, что госпожа Клара Соливар обращается со своим мужем не лучше, чем кровожадный Тамерлан в годы средневековья со своими христианскими рабами.
Но господин Соливар всегда, когда речь заходила о его судьбе, дружелюбно усмехался и возражал против наших утверждений, что он находится под игом бесконечной тирании.
— Женщины, — говорил он, — в течение столетий пребывали в рабстве, и это мы, мужчины, беспощадно обрекали их на такую жизнь. И вот я хочу теперь искупить несправедливость, совершенную нашим полом. Я не отрицаю, что мою полы, но я делаю это добровольно, так же охотно, как мою посуду и убираю квартиру. Ведь отдают же сотни тысяч, даже миллионы женщин свои последние силы на то, чтобы требовательный, жестокий муж, вернувшись домой, застал все в порядке. Тысячи женщин, которые гораздо слабее меня, мучаются, стирая белье и таская из погреба корзины с углем. Неужели и моя жена должна это делать, а я в это время буду лежать и нежиться на диване? Потому-то я работаю по дому, стираю белье, таскаю уголь — расплачиваюсь за нашу тяжелую вину перед женщинами, которых мы все время унижали, перед которыми мы в неоплатном долгу, и по отношению к которым и сейчас еще совершают несправедливости мужчины многих национальностей. У китайцев женщина только рабыня, ее там безнаказанно бьют и убивают (при этом он как-то странно улыбнулся). И неужели я, мужчина, знающий, как много страданий переносили в течение веков бедные женщины, неужели я должен стыдиться того, что хожу на базар, растапливаю печь, готовлю обед, завтрак и ужин? Не думаете ли вы, что я должен поступить подобно индейцам, которые только и делают, что ходят на охоту и возвращаются домой к готовому столу, которые бьют ногами жену-рабыню и которые, когда им не нравится обед, продают жену другому? (Он снова как-то радостно улыбнулся.) Нет, я предпочитаю работать по дому вместо жены. Да, я этой работой расплачиваюсь за старые грехи мужчин. Ах, вы говорите, что она меня бьет? А что делали старые германцы со своими женами? У них для жен были хлысты, как для собак. А что делали мужики в России? Они секли своих жен так, что дым шел. (Он торжествующе улыбнулся.) Муж приходит домой, жена не успевает сказать ни слова, а он уже изо всех сил бьет ее. (Он совсем разгорелся.) Она не смеет сказать ему ни слова, а стоит ей пикнуть, как весь дом оглашается криками: «Вот тебе, вот тебе!» Он не смотрит, куда бьет, он бьет куда попало и приговаривает: «Я покажу тебе, как разговаривать, я научу тебя, как обращаться с мужем, я выгоню тебя вон, как собаку!»
Господин Соливар в это время находился в состоянии такого блаженного экстаза, что он забывал ответить на вопрос, действительно ли бьет его жена. Когда же мы ему напоминали об этом, он продолжал:
— Вы говорите, что жена бьет меня? Это нельзя назвать побоями, если принять во внимание те миллиарды ударов, которые мужчины своими толстыми кулаками даже в наш цивилизованный век наносили и наносят женщинам. Нет, она не бьет меня! Она только капризничает, уверяю вас! Это только милая прихоть котенка, который без всяких дурных намерений царапает вам руку. Что? Вы говорите, что она швыряет в меня различные предметы? Поймите же, господа, у нее большой размах, она освободилась от мещанского взгляда, что ее место на кухне, у плиты. Что? Она бросает в меня горшки? Вы это слышите из кухни? А в какой кухне не ломаются горшки?
После этих слов он умолкал и в заключение своей защитительной речи добавлял:
— Впрочем, не будем говорить об этом!

Мы больше не говорили об этом, так как каждый из нас знал, как обстояло дело в действительности, знал заранее, что если мы будем продолжать его спрашивать, он ответит: — Она душит меня? А турецкие султаны и беи? По их приказу удушены тысячи тысяч одалисок, и если теперь моя жена изредка берет меня за шею, тотчас распространяются слухи, будто она душит меня. Что? Она выгоняет меня в коридор? Неужели, господа, я должен беспрерывно находиться в кухне или в комнатах? Неужели я должен непрерывно торчать в духоте, в дыму и угаре?
Мы знали, что он с той же добродушной улыбкой объяснит нам, почему он не курит. Неужели он должен вонючим дымом трубки или едким запахом сигары заглушать тонкий аромат папирос, которые курит его жена?

Каково же было наше изумление, когда однажды господин Соливар ввалился в кафе и с мрачным видом сообщил нам, что он разводится с женой, что он решил «положить конец всему этому».
Он говорил, что больше не вернется домой, а до того времени, когда суд, наконец, разведет его с женой, будет жить где-нибудь в другом месте. Он снимет комнату и будет ждать судебного решения в отдыхе и спокойствии. Напрасно мы приставали к нему с просьбами рассказать нам, что, собственно, побудило его к разводу.
— Этого вы никогда не поймете, — со слезами на глазах ответил он.— Я так любил ее, она была для меня самым любимым, достойным преклонения, созданием. Но домой я больше не вернусь. Когда она возвратится с прогулки, она найдет комнату опустевшей. Моя бедная жена, я должен расстаться с нею, несмотря на то, что сердце мое разрывается на части при одной мысли об этом. И все-таки я должен сделать это!
В первый момент мы заподозрили, что он сошел с ума, но он говорил вполне рассудительно и трезво расспрашивал нас, как следует добиваться развода,
— Раньше всего вы должны отправиться к адвокату и сообщить ему причины, побуждающие вас к разводу с женой; адвокат составит прошение и подаст его в суд.
— Я так и сделаю, — сквозь рыдания проговорил господин Соливар.— Ах, моя бедная жена, кто мог подозревать, что нечто подобное ждет ее на старости лет! Но я никак не мог у помочь этому, не могу вернуться домой.
Он сидел, опустив голову на руки, и продолжал причитать:
— Я виноват, на мне лежит вина, это ужасно!
У него был такой отчаянный вид, что он вызывал в нас глубокое сожаление. И оттого, что он говорил об этом так загадочно и путано, наше сочувствие к нему еще более усиливалось.
— Друзья мои, — сказал он вдруг, подняв голову, — если бы не тот ужасный час, который поверг меня в несчастье, я мог бы еще долгие годы жить со своей женой в спокойствии, довольстве и счастье. Но, видно, суждено тебе пережить такое горе, моя бедная, несчастная, любимая жена!
Он горько плакал. Мы приставали к нему, убеждали, что он может вполне довериться нам. Может быть, найдется какой-нибудь иной выход, кроме развода.
— Случилось нечто ужасное, друзья мои, я должен развестись. Ничем нельзя помочь мне. Домой я никогда не вернусь. Бедная Бианка! О, друзья мои, Бианку переехал автомобиль!
Он вытер слезы.
— Моя бедная жена так любила ее! Это, действительно, была прекрасная собака. Соседи, правда, называли ее «бестией», но, по существу, это было ласковое, любящее животное. Сегодня днем жена уходит гулять и говорит мне: «Оттокар, я не запираю тебя, так как после того, как вымоешь посуду, ты должен свести собаку погулять. И вот я вымыл посуду, чтобы искупить хоть частицу нашей вины перед женщинами, и вышел с Бианкой на улицу. Там, как на зло, мною овладела моя проклятая страсть к курению. И вот я перехожу на другую сторону улицы, в киоск, а Бианку оставляю одну. И в то время, как я выбираю сигары, я слышу: «Паф, паф» — и затем крик. Я выбегаю из киоска, и среди толпы людей вижу лежащую в крови раздавленную Бианку, это доброе, ласковое животное. Автомобиль переехал ее, пока я, раб своей отвратительной страсти, выбирал себе сигары. Я отнес Бианку к дворничихе, купил оберточную бумагу, завернул в нее бедное, раздавленное животное и сказал дворничихе: «Когда моя уважаемая жена будет проходить мимо, отдайте ей, пожалуйста, этот пакет…» Нет, я больше не вернусь домой, я должен развестись, я — тиран, я — негодяй! Я сам возбужу против себя обвинение в неисполнении супружеских обязанностей! Ведь подумать только — после этого несчастья я так растерялся, что не вытер в комнатах пыли, друзья мои, и не вынес мусор на помойку.
В этот момент раскрывается дверь и в кафе появляется госпожа Соливар. Она решительными шагами направляется к господину Соливару, у которого, казалось, глаза на лоб выскочили. Он притаился в уголку, за нашими спинами.
— Я заболталась с приятельницей, — говорит она, — я вот только теперь иду домой. Вдруг меня осенила мысль, не пошел ли ты снова, несмотря на мое запрещение, в кафе. Оказывается, предчувствие не обмануло меня. Одевайся, скорее и ступай домой, там мы посчитаемся.
Как болонка, которую ведут на цепи, господин Соливар пошел за своей женой, крепко державшей его за сюртук.
На следующий день мы прочли в газете:

Упрямый самоубийца

Гражданин Оттокар Соливар, проживающий на Герстенгассе, вчера, возвращаясь домой из «Академического кафе», шесть раз покушался на самоубийство. На углу Мисликгассе он прыгнул под автомобиль, но тот вовремя остановился. Тогда он бросился под трамвай № 623 и своим спасением на этот раз он обязан только присутствию духа госпожи Соливар. Возле технического училища он бросился под экипаж и опять-таки только то, что кучер своевременно остановил экипаж, спасло его от смерти. На Карлсплац он вырвался из рук своей жены и бросился в один из ближайших домов, где хотел прыгнуть вниз со второго этажа. Но его задержали и вернули в руки супруги, которая повела его домой. По дороге он все же снова вырвался и бросился под мчавшийся автомобиль фирмы Новак, но снова был спасен своей женой. В присутствии огромной толпы зевак он был отведен своей энергичной женой домой. Но перед самым домом опять бросился под трамвай. Это происшествие вызвало огромное скопление народа. Говорят, что этот несчастный человек невменяем.