I

 

Йозеф Павлоусек, судя по вывеске над дверью – колорист, а говоря проще, обыкновенный маляр, большую часть недели благоухающий клеем, по случаю праздника вознесения приводил себя в порядок; время было послеобеденное, и он ждал гостей.

Его жена Мария, толстоватая особа грубого вида, выливала в отхожее место помои, что знаменовало наступление большого праздника, ибо в будние дни она выливала их просто в раковину и скандалила по этой причине с соседом‑пенсионером, по праздникам же его не бывало дома.

Свояченица пана Павлоусека, девица Брейхова тридцати лет, сушила на протянутой над плитой веревке свои белые перчатки и с безмерно сентиментальным выражением на бледном лице тихо напевала лишенным приятности голосом:

 

Милый Еник, приди,

и меня полюби…

 

Маляр, который в это время брился, положил лезвие на кухонный стол, где уже лежали расческа и платяная щетка, и хихикнул:

– Да дождешься ты своего Гонзу, так что нечего скулить. И замечу кстати…

Но не нашелся, что бы это такое заметить, и снова прыснул:

– Дождешься Гонзу, дождешься!

Тут вошла с лоханью его супруга и принялась наряжаться, проявляя при этом свойственное определенным слоям общества полное отсутствие вкуса.

«Краски должны кричать»; – таков был принцип самого маляра, но расцветки платьев его супруги даже не кричали – они в буквальном смысле вопили.

Свояченица же отдавала предпочтение голубому цвету, хотя возможность носить голубые наряды стоила ей немалых жертв, в том числе и пощечин, с помощью которых пани Павлоускова пыталась внушить своей сестре любовь к платьям вопиюще красного цвета с желтым бантом на юбке. Вот и сегодня, стоило Брейховой облачиться в свое голубое платье, как тут же разразилась гроза.

– Опять чучело из себя изображаешь! – орала Павлоускова, пока маляр прилаживал ей сзади на красную юбку желтый бант.

– А ты вообще на ненормальную похожа, – парировала сестра. – От твоего вида и индюк обалдеет.

– Дай‑ка ей разок, чтобы язык прикусила! – подзуживала Павлоускова супруга.

– Дождетесь вы у меня, сейчас обеих взгрею, если не прекратите эту ругань, – подал голос маляр, – вот балаболки неотесанные, недели им мало было, чтобы собачиться, так они еще в праздник цапаются, будто с цепи сорвались. Всю жизнь мне поганите, – заорал он, злобно сплюнув на пол, – надрываешься тут на вас, на прогулки с собой таскаешь, сегодня хотел вот Гавличковы сады показать, ведьмы проклятые, хоть бы минуту покоя дали!

– Видали такого, надрывается он ради нас! – окрысилась Павлоускова. – Только к утру и заявляется с этой самой «работы» «У Флеков». Слышала, Маржка, он, оказывается, из‑за нас перетрудился!

Брейхова отвечать не стала, а кивнув головой, отошла к окну и выпила воды из кувшина.

Павлоусек вышел покурить трубку, ворча себе под нос:

– Ну и стервы!

Брейхова застелила скатертью стол и достала из шкафа зонтик от солнца.

– Что, лень было заодно и мой вытащить? – напустилась на сестру Павлоускова, – все бы тебе бездельничать да жрать задарма!

– Это я‑то? Я разве не хожу шить и деньги в дом не приношу?

– Да уж, много ты за последние полгода принесла! А до этого, когда ты полгода болела, кто тебя кормил‑пойл? А на доктора сколько денег извели и на лекарства?

– Если не перестанете лаяться, я с вами ни в какие Гавличковы сады не пойду! – вмешался в их перебранку маляр.

Тут в дверь постучали, и вошли гости.

Один из них был пан Ян Боусек, мужчина сорока лет, с забавной плешью, кругленький, как бочонок. Боусек снес от судьбы немало тяжелых ударов: торговал, да обанкротился и угодил за решетку, затем открыл справочное бюро, но получил срок за подлог, после чего какое‑то время служил посыльным, а теперь заделался коммивояжером, поскольку обладал несомненным даром красноречия, а также чувством юмора – он знал бесчисленное множество неприличных анекдотов и бесподобно их рассказывал; все знакомые его очень за это любили.

Он и был тот самый Еничек девицы Брейховой, которая обычно краснела, когда он жал ей руку и шептал, но так, чтобы слышали и остальные, что она выглядит как настоящая молодая пани.

Гости смеются, это – мясник пан Кареш со своей юной супругой Фанинкой, у которых снимает комнату пан Боусек, – пара, дополняющая своими топорными повадками все это невежественное общество.

Женщины целуются и заливаются смехом, словно горничные, когда приходят в трактир на танцы или за пивом.

– Так, так, милые мои, – изрекает пан Боусек и присаживается на стол. Женщины начинают его сталкивать, и под общий смех и радостные крики он вместе со скатертью оказывается на полу.

– Ну чем не привидение, – Боусек со смехом обматывает свое тучное тело скатертью и при этом уморительно хрюкает.

– Лучше вы похрюкайте для нас в пещере в Гавличковых садах, – говорит пани Карешова.

– Нет, – важно отвечает пан Боусек, – там я буду изображать тигра.

– А как вы его изображаете? – любопытствует девица Брейхова.

– Вот так! – и он издает такой мощный рык, что все затыкают уши и смеются.

Ну и затейник этот пан Боусек!

– И будем за это с публики собирать… – добавляет Павлоусек, прослезившись от смеха и утирая глаза.

– В пользу отощавшего тигра, – острит Боусек и медленно поднимается с пола. – Ну что, пора бы уж и двигаться потихоньку в этот новый Риграк.

– Новый Риграк! – веселится пани Павлоускова. – И где это вы только такие сравнения откапываете?

– Да в себе самом, уважаемая, этот божий дар не продается, – он похлопал себя по животу. – Одному господь дает деньги, другого произведет на свет слепым или худым…

– А вы каким родились? – осведомляется пани Карешова.

– Лохматым, – и Боусек показывает на свою плешь.

– Господа, пойдем, что ли, наконец, в Гавличковы сады, – предлагает маляр.

– Пойдем, уж коли там мог бывать князь Виндишгрец и миллионер Гребе, то и нам грех не сходить, – мясник ухмыльнулся, – всем назло пойдем.

– Поменьше болтай, – и супруга шлепает его по лицу.

– Пошли, господа, – говорит Боусек. – Я ничего не забыл? Ага, деньги, спички, – ключ, живот – все при мне.

– Ой, не могу! – захлебывается от смеха девица Брейхова.

Веселая компания выходит в коридор и спускается вниз по лестнице.

– Высоко тут у вас, вот уж откуда загреметь было бы неохота, – задрав голову, орет пан Боусек и обращается к какой‑то даме на улице:

– Целую ручку!

– Вы что, знакомы с ней?

– Не хватало еще с такой знакомиться! – смеется Боусек и в конце улицы повторяет свою «шутку».

– Без вас нам было бы скучно, – говорит ему девица Брейхова.

– Еще бы! – самоуверенно отвечает он и обращается к парнишке, который пускает по тротуару волчок: – Послушай, какого пола твоя штуковина – мужского или женского?

Коротка дорога, если веселье и смех спешат рядом.

 

II

 

На окраине Виноградов, ближе к Вршовицам, и расположились те самые удивительные Гавличковы сады – бывшее владение немца Гребе, который вложил высосанные из чешского народа деньги в свое блестящее начинание и создал на склоне Нусельской долины самый прелестный парк в Праге. Сотни тысяч истратил он на это дело, чтобы потом его виллу и роскошные сады арендовала княжеская чета Виндишгрецов, и наконец виноградский магистрат выкупил этот парк у их наследников и сделал общественным достоянием, дабы всяк желающий мог вдоволь надышаться чудесным воздухом, погулять здесь, где ароматы цветов, запахи хвои и лиственных деревьев в разнообразнейших его уголках как бы переносят посетителя в мир настоящей природы, прочь от городского шума в сельскую тишь, чтобы каждый налюбовался (какое же это в общем невыразительное слово: налюбовался) тем, что сильнее всего действует на душу: зеленью деревьев, изумрудной травой, короче, тем, что находит отзвук в сердцах истинных любителей природы, для которых лес – не сажени древесины, а луг – не центнеры сена.

Чтобы люди могли послушать пение птиц, посмотреть на скалы, пещеры, фонтаны и пруды, хоть и искусственные, но выполненные так умело, что повторяют капризы природы в мельчайших подробностях.

 

Перед входом стайками крутились ребятишки, которых без взрослых в парк не пускали на том основании, что нравы нашей золотой молодежи раз и навсегда были определены как грубые.

– Дяденька, возьмите меня с собой! Дяденька, меня проведите! Не берите Франту, меня возьмите, дяденька!

Сколько стонов и униженных просьб, и все только для того, чтобы проскочить через заветный вход, охраняемый строгим сторожем.

– Порадую ребят, – произнес пан Боусек, когда наша компания влилась в толпу прибывающей публики, толпу громадную, потому что по воскресеньям за вход брали по 20 геллеров в пользу неимущих подростков, – прихватим с собой ребятишек, чтобы они им тут все разорили, раз их по‑хорошему не пускают.

– Дяденька, возьмите меня с собой!

– Проведите, дяденька!

– За мной, ребята, – позвал их пан Боусек, и трое мальчишек из стоявших поблизости с благовоспитанным видом двинулись следом.

– Эти с вами? – осведомился контролер при входе.

– А то как же! – с достоинством ответил пан Боусек под хихиканье своих спутников, и все проследовали в парк.

– Ну, ребятки, – скомандовал коммивояжер, – поломайте им тут что‑нибудь, а сейчас – проваливайте.

Ребятня бросилась врассыпную, боязливо оглядываясь по сторонам, не видит ли сторож, что они без провожатых.

Обездоленные существа…

– В случае чего скажете, что потеряли папочку! – прокричал маляр им вдогонку.

– Ну и народищу, – заметил пан Кареш.

Они подошли к щиту с расписанием работы парка.

– Ме‑сяц май, – прочла по складам Фанинка, – от шести ут‑ра до девяти ве‑че‑ра.

– Вот и побудем тут до девяти, – сказал маляр.

– Глядите‑ка, – обратилась ко всем Павлоускова, – какие тут у них шикарные скамейки с гнутыми спинками.

– Вот бы сейчас сюда постельку постелить… – добавил пан Кареш.

– А если кого блоха сзади укусит, об такую спинку даже не почешешься, – изощрялся пан Боусек во всеуслышанье, чтобы и посторонние могли восторгаться его ярким остроумием.

И действительно, некто с челкой, судя по всему приказчик, засмеялся.

– Ну и как вам в новом Риграке? – окликнул его Боусек. – Батюшки, красота‑то какая! А народу больше, чем у нас в церкви на обедне. Эх, видела бы наша бабушка, как тут красиво. А скамеек сколько! Пошли посидим.

– Хочешь посидеть на них – пожертвуй на одежку для неимущих школьников, – заменил маляр в надежде, что кто‑нибудь по этому поводу сострит.

– Ну и пошли, глядишь, и мне перепадут ботинки и штаны, – горланил коммивояжер.

– А вон там жили князь с княгиней, – вставила Брейхова.

– Да ну? Господин князь с княгиней? – наигранно изумился Боусек. – И это все его было? Так он же прямо как в раю жил.

Они вышли на террасу и увидели внизу виноградники.

– Вот бы куда на гулянки ходить, – шепнул маляру мясник. – Неплохо эти господа устраивались.

Услыхав их, Боусек вставил:

– Да таких, как они, ничего на свете уже не радовало, – и громко добавил: – Придем сюда на виноград.

– А Градчан почему‑то отсюда не видать, – глядя на долину, произнесла Павлоускова.

– Градчаны совсем в другой стороне, дура, – сказал маляр, – поглядите‑ка, что там, внизу, вот это сад!

– Удивительно, чего это они не разделили его на участки под застройку, – заметил мясник, – все бы какую ни на есть выгоду имели, а так на эти сады незачем и тратиться.

– Ой, глядите! – завопила Карешова, тыча пальцем в сторону какой‑то точки Нусельской долины за Ботичем. – Мы там в прошлом году редиску покупали, целую тележку за две кроны.

– Ничего тут нет интересного, – провозгласил Боусек, – деревья да деревья, пошли лучше в пещеры.

– А мне страшно, – заявила Брейхова, – там темно.

– А когда в подвал ходите, вам тоже страшно? – оскалился Боусек.

– То подвал, а это ведь пещера!

Они двинулись вниз, чтобы выйти на дорогу к пещерам, и немного постояли на лестнице, ведущей к проволочной изгороди, за которой раньше держали косуль.

– Во дров‑то! – показал мясник на раскинувшуюся перед ними рощицу.

– А вид такой, будто где в деревенской глухомани, – фыркнул Боусек.

И все побрели вниз, не преминув срезать угол газона, и так уже сильно затоптанного сегодня гуляющей публикой.

Сторож с зеленой повязкой на рукаве рассердился:

– Вы что, ослепли?

– Да я тебе сейчас как… – огрызнулся мясник.

– Ну его, рабскую душу, – урезонивал мясника маляр, – он от своей службы одурел совсем.

– Было бы из‑за чего, а то просто трава какая‑то… – оскорбилась Фанинка.

– А это вот плевательницы, – продолжал острить Боусек, указывая на прекрасно сделанные питьевые фонтанчики.

– Этот Гребе тоже небось не в своем уме был, – разъяснила Павлоускова, – говорят, одни только пещеры и все эти каменные штуки влетели ему в несколько тысяч.

Они подошли к бассейну у искусственных скал и принялись колотить тростями и зонтиками по черепахам, извергающим водяные струи.

Посреди бассейна стояла скульптура, при виде которой дамы начали шептаться, давясь от смеха.

– Удивляюсь, как только этот парень не простудится, – захохотал Боусек, – совсем голый и все время у воды!

– Там сзади еще какие‑то девки кривляются, – предупредил мясник девицу Брейхову.

– Ну что, полезли наверх!

По винтовой лестнице они стали подниматься на верхнюю площадку, и Боусек при этом вопил:

– Не надо меня щипать! Что это вы себе позволяете?

– Отсюда тоже Градчаны не видны, – были первые слова жены мясника, когда они добрались до верха.

– Ну, а теперь в пещеры!

Компания начала взбираться по каменной лестнице между скалами под громкие стоны пана Боусека:

– Ой, бедный мой живот!

В конце концов они достигли пещеры. Женщинам было страшновато, но они все же позволили себя уговорить и проследовали внутрь, смеясь над паном Боусеком, – он уселся на мраморную скамью, чтобы вывести на мраморном же столике свой автограф.

– Подпишитесь и за нас тоже, – попросила Брейхова, сбивая зонтиком сталактит, пока мясник объяснял, что это камни с морского дна.

– А тут плотник дыру оставил, – указал Боусек на отверстие в скале.

Они заметили еще одно отверстие, ведущее вниз и затянутое проволокой наподобие паутины.

– Там господин князь кроликов разводил, – серьезно сообщил коммивояжер.

– Тоскливо чего‑то, пошли отсюда, – сказала Брейхова, и все вышли наружу, только Боусек ненадолго задержался, а когда появился, то объяснил сквозь смех, что там есть резервуарчик, и что‑то прошептал мяснику, который тоже залился смехом и назвал Боусека проказником.

В следующей пещере они с удивлением уставились на женскую фигуру над маленьким бассейном.

Боусек засунул ей в рот окурок сигары и зарычал, изображая тигра.

– А при Гребе‑то здесь вода была, – показал мясник на бассейн.

Напоследок маляр отколупал кусок штукатурки, и в веселом расположении духа все направились к маленьким озерам, подойдя к которым Боусек воскликнул: «Привет!», вызвав всеобщее беспричинное веселье.

– Ну что за дурь такая, – сказала Карешова, – провести сюда, наверх, воду, чтобы посадить в нее эти вот листы.

– Это водяной лук, – махнул на кувшинки Боусек.

– Гребе ходил сюда ноги мыть, – заметил маляр, сорвал папоротник и бросил его в воду.

Оказавшись внизу, они снова прошлись по газону, чтоб позлить сторожа.

Отсюда главная аллея вела в нижнюю часть парка – фруктовый сад.

– Туда я не ходок, – заявил Боусек, – там и подавно ничего путного, одни груши да яблони.

– Говорят, там клубника растет, – сказала Павлоускова, на что мясник возразил, что она еще неспелая.

– Что‑то мне пить захотелось, – произнес Павлоусек, – бегаешь тут невесть зачем, лучше бы пойти куда пивка выпить.

– Уговорили, – заулыбался Боусек, – а то здешними глупостями жажду не утолишь.

– Пошли во Вршовице на Коварную улицу, – закончил мясник, – дамы хоть потанцуют, нынче как‑никак праздник…

Пробираясь к выходу из парка, Боусек глубокомысленно изрек, показывая на кишевший вокруг народ:

– И чего они тут не видели? Хоть бы пиво смиховское было, а то…

И вся компания с чинным видом покинула Гавличковы сады, где пели птицы и благоухали деревья. Уставшие дамы волочили за собой шлейфы юбок, поднимая пыль…

Заметки к публикации: 

Первая публикация: «Весела Прага», апрель 1910.

«У Флеков » – старинная пражская пивная, упоминаемая уже в документах XV в.; славится своим знаменитым черным «флековским» пивом.

Новый Риграк . – Ригеровы сады расположены в восточной части Праги, на стыке районов Жижков и Краловске Винограды (в наст, время – Винограды). Виндишгрец  Альфред (1787–1862) – австрийский фельдмаршал, командовавший армией Габсбургов, подавлявшей революцию 1848–1849 гг. в Австрии, Чехии, Венгрии.

Градчаны  – район Праги, где расположен Пражский кремль – Град.