Мой друг Владыка

Мой друг Владыка был хорошим парнем, но с четырьмя недостатками.
Во-первых, врал так ужасно, что и сам этому верил.
Во-вторых, подробно рассказывал своей квартирной хозяйке об Америке.
В-третьих, пел постоянно американскую, негритянскую и ирландскую песни.
И, наконец, в-четвертых, считал себя самым лучшим боксером в Европе, вступая, к моему большому огорчению, в драку с окружающими, чтобы применить свое искусство на практике. Но так как весьма часто мы оказывались в обществе, которое не соблюдало правил бокса, то нередко нас непочтительно выводили на улицу.
Кроме того, Владыка обладал неподражаемой способностью приводить в ярость даже самых спокойных посетителей в пивной.
Однажды мы пришли в пивную и сели против стола, за которым несколько пожилых людей спокойно играли в карты.
Этот день был памятен тем, что Владыка дал мне честное слово, что не будет больше врать. Я видел, что это было ему не под силу. Он хмурился и молча курил.
Потом он подозвал к себе кельнера и тихо спросил его:
— Кто этот человек в очках, который только что загреб себе выигрыш?
— Это учитель чешского языка.
— Благодарю вас.
Владыка кашлянул, а потом неожиданно заговорил громко, чтобы было слышно за противоположным столиком; при этом он размахивал руками, словно рассказывал что-то очень важное:
— Это глупо. Сколько раз я говорил вам, что надо ставить дату. Сколько раз говорил вам, что вы должны писать ваши упражнения без ошибок. А вы ничего не слушаете. Это ужасно, вы не имеете об этом никакого представления. Садитесь, я ставлю вам двойку.
Сидевшие напротив проявили беспокойство.
Владыка продолжал еще громче:
— Я вам ставлю неудовлетворительную отметку. Посмотрите на него; и это чешский ученик! Такой ученик позорит всех остальных своим невежеством. Посмотрите только на него! Где классный журнал? Давайте, я его запишу. Стыдитесь, вы уже в таком возрасте, когда это должно вас оскорблять. Обратите на него внимание! Учитель чешского языка задает ему урок, а он даже не знает, как к нему приступить. Он даже не краснеет. А ну-ка, покажите мне его тетрадь! Это вы сделали за полчаса? Кто бы мог подумать, что это отняло столько времени? Несчастный, посмотрите только на свою работу!
Владыка замолчал. Господин в очках уже больше не играл в карты и грозно смотрел на Владыку. Наконец он поднялся, подошел к нему и сказал:
— Это дерзость, уважаемый!
Владыка ответил;
— Виноват, я не знал, что случайно оказался среди мясников. Мой коллега мне говорил: «Не ходи туда, там играют в карты барышники, торгующие скотом, и они сейчас же начнут тебя ругать, хотя ты их и не затрагивал...»
После этого заявления господин в очках вернулся на свое место, пробормотав что-то о сумасшедших…

***

Америка. Величайшую ошибку, по моему мнению, совершил Колумб, открыв, специально для Владыки, Новый Свет. Америка играла в жизни моего друга очень большую роль.
Америка была для него всем. Он ел все американское, прошел все американские испытания, прожил всю американскую жизнь, — от линчевания негров до железнодорожной катастрофы.
Правда, бывал он только в Нью-Йорке, у Ниагары и на ферме своего дяди; но если находились слушатели, то он сообщал, что продавал водку среди индейцев в «Национальном парке», был в Калифорнии, видел реку Миссисипи, и свои рассказы сопровождал такими подробностями, что незнакомые люди только удивлялись, как это Владыка счастливо выбрался из всех приключений.
Когда я слышал его рассказы, я сомневался, был ли он действительно в Америке, но он мне это однажды доказал во время нашей прогулки по Праге. Мы шли по Скоржепке. Владыка остановился у магазина Чадила перед витриной.
— Морская рыба, — сказал брезгливо Владыка, — если бы Чадил за всю свою жизнь продал столько рыбы, сколько я ее съел за эти два года, он стал бы миллионером... Не веришь?
Я пожал плечами.
— Морская рыба, друг мой, в Нью-Йорке баснословно дешева. Даже прислуга соглашается есть морскую рыбу только один раз в неделю, за завтраком— «ленч». Там и крабы очень дешевы, не дороже трех крейцеров. Заключенных в тюрьмах наказывают тем, что им дают три раза в неделю салат из рыбы к ужину.
— Ты сидел сам в тюрьме?
— Ну, конечно, в Нью-Йорке. Меня забрали полицейские в китайском квартале за курение опиума. А в Нью-Йорке наказывают за нее. Там даже попытка к самоубийству карается пятилетним заключением. Иначе кончало бы жизнь самоубийством до трехсот человек в день. Вот, например, какой случай был на Бруклинском мосту. Этот мост, между прочим, высотой в двести метров и длиной в девять километров. С этого моста однажды бросился вниз, в воду, один ирландец. Очевидцы заразились манией самоубийства и начали прыгать один за другим с моста. Началась такая давка у перил, что полицейские едва спасли двенадцать человек. Остальные бросились с моста или погибли в давке. Двенадцати, спасенным от самоубийства, было предъявлено обвинение в попытке покончить жизнь самоубийством, и они были присуждены судом к шести, восьми, девяти и двенадцати месяцам тюремного заключения. Если бы они убежали через реку в Джерсей-Сити, то избавились бы от тюрьмы.
— Что это за Джерсей-Сити?
— Видишь ли, каждый американский штат имеет свои собственные законы. В Нью-Йорке самоубийство преследуется, а в Джерсей-Сити нет. В Джерсей-Сити ты можешь безнаказанно стреляться, топиться, вешаться; в Джерсей-Сити никто тебя не вытащит из воды, не вынет из петли. «У нас самоубийство дозволено, пожалуйста вешайся!» В Нью-Йорке тебя спасают, но за это ты сидишь в тюрьме. Нью-Йорк — это вообще удивительный город: каждый третий человек, которого ты встретишь, — миллионер, каждый десятый — миллиардер. В Америке есть один миллиардер, который так богат, что когда оценивали его имущество, то специалисты сказали ему, что оно стоит столько-то и столько-то, но что возможна ошибочка в несколько миллиардов. Вокруг Нью-Йорка расположено двадцать шесть деревень, насчитывающих свыше двух миллионов населения...
Мне это показалось уже слишком.
— Владыка,— сказал я, — знаешь что: я сейчас посмотрю в энциклопедическом словаре...
С тех пор Владыка стал сдерживать себя, рассказывая в моем присутствии об Америке, например, о том, что там есть бары, в которых человек покупает за пять центов кружку пива и имеет право целый день наедаться в буфете даром.
— А что ты ел там, Владыка?
— Жареные устрицы, — важно ответил Владыка.

***

Мой друг Владыка однажды потерял 1760 крон.
Потеря такого количества денег была необычайно загадочна и очень сложна. С этим событием связаны его взаимоотношения с дядей-опекуном, с тетей, кузиной, пани Микой и паном Миком.
Эта потеря произошла не сразу, а происходила в течение целого месяца, — сначала он потерял шестьдесят крон, потом пятьдесят, двадцать пять, тридцать и т. д.
Когда я переселился к Владыке, то я полагал, что он ходит обедать к своему опекуну; но каково же было мое удивление, когда Владыка заявил, что я должен буду заплатить за него в ресторане за обед.
— Почему же ты не ходишь к опекуну?
— Я с ним вчера вечером поругался, — ответил неопределенно Владыка. — Я сказал ему: «Милорд, еще слово — я дам вам пощечину». Не успел я это сказать, как уже получил пощечину. Впрочем, я, недолго думая, вернул ему ее обратно, и в результате мне, очевидно, придется предстать перед опекунским судом. Конечно, я поклялся больше к нему никогда не ходить обедать. Да ты вообще не бойся: у меня есть шестьдесят крон.
Вечером я спросил Владыку:
— Есть у тебя деньги?
— Нет. Пан Мика истратил все.
— Кто такой пан Мика? Не говори так загадочно.
— С пани Микой у меня любовная связь, она мне и говорит: «Господин Владыка, я тебя люблю, как собаку». Ну, а по моим предположениям, пан Мика напал на след. Я не могу получить тех шестьдесят крон, которые она мне обещала достать. Да это неважно; завтра я непременно достану пятьдесят.
Он опять отправился со мной обедать, потом пошел доставать пятьдесят крон, Возвратился он в скверном настроении.
— Вот и надейся на друзей: каждый хочет занять деньги, а вернуть не хочет. Я одолжил ему когда-то шестьсот крон, я их получил в награду за увечье при железнодорожной катастрофе в Нью-Йорке, где мне раздробило пальцы на руках.
— Я удивляюсь ловкости американских врачей, — сказал я, смотря ему на руки, — ни одного рубчика не видно.
— Разве я сказал на руках? — удивился Владыка.— Да нет же, я говорил — на ногах. Гм, завтра я должен пойти справиться в банке, не получил ли я перевод в триста крон из Америки — собственно, купоны моих акций. Если мне удастся одно дело, то я стану богачом. Сегодня я бы эти акции не продал даже за двадцать тысяч...
— Какое дело?
— Я этого тебе не смогу сказать.
На другой день я спросил Владыку, почему он не идет в банк за получением трехсот крон.
Владыка вопросительно посмотрел на меня.
— В какой банк? Ты с ума сошел! Неужели я тебе говорил о банке? Что мне там делать? Это я, наверное, тебе говорил, что мне надо идти на почту получить деньги от брата. Хорошо, что напомнил. Эти деньги нам с тобой пригодятся. Ну, а пока пойдем в столовую, ты заплатишь за обед.
Так повторялось изо дня в день. Каждый день он должен был идти за получкой пятидесяти, шестидесяти крон. Он говорил о том, что на дне саквояжа у него лежит перстень, стоящий триста крон, доставшийся ему от отца, но что этот перстень он ни за что на свете не заложит. При этом он продолжал ходить со мной обедать и брал в долг в соседней лавочке селедку, ром, хлеб, сахар.
Однажды Владыка куда-то исчез и не вернулся. Я так привык к его вранью, что и сам стал врать.
Через неделю я встретил своего друга Козину, который с таинственным видом нес какой-то сверток.
— Куда ты, Козина?
— Домой. У меня теперь живет Владыка, он ожидает денег из дома. Я купил ему костюм... Насчет долгов он очень щепетильный человек.

Поверьте, я страшно обрадовался тому, что мой друг Владыка живет у Козины и что, значит, не меня одного он оставил в дураках…