Талантливый человек

Началось все с того, что в мою дверь неуверенно постучали. Стук еще не прекратился, а я уже крикнул: «Войдите». Дверь распахнулась, и послышался голос того, кто ее отворил.

— Йозеф Калуп, малярных дел мастер, — объявил гость. — Живу под вами, молодой человек. Если соблаговолите припомнить, когда вы вселялись, это я вам сказал: «Вот задумаете когда-нибудь переезжать, сделайте милость, вспомните про меня, у меня и тележка есть, и всякая ветошь, так я со всем моим удовольствием перевезу вас». Уж как я рад, молодой человек. Извиняйте, ежели что не так скажу, — работаешь, знаете, целую неделю, отчего не развлечься? В нашем-то квартале ночами, бывает, не спишь, все где-нибудь по квартирам малярничаешь, страх как намучаешься, так почему бы хоть раз не позволить себе порадоваться жизни, тем более что пьешь за свои, за кровные. Поверьте, молодой человек, я так рад, что вы поселились в нашем доме, приятно ведь потолковать с господином, который рассказы для газет пишет. Здесь жил один такой, только он писал для «Кружка сапожников» про то, какие бывают сорта кож, да про клей и про всякие прочие полезные вещи. Я ему все время твердил: «Напишите какой ни то роман». Но он только головой качал и говорил: «Для этого я уже очень стар» — и опять строчил про подметки и всякое такое. Да, был я знаком и еще с одним, тот тоже для газет писал. В банке служил, так чуть что стрясется, он сразу про то и отпишет. Один раз о беспорядках в банке важную бумагу написал. Ну, его оттуда и выперли. Вы — совсем другое дело. Вы вон какие истории сочиняете. Мне на днях довелось одну прочесть. Я как раз сына за хлебом посылал, а у него вечно руки грязные, вот я и говорю: «Попроси батон в бумагу завернуть». Воротился мальчишка, осмотрел я эту бумагу, гляжу — газетное приложение, и в нем рассказ напечатан. Читаю: написал такой-то. Увидел я это и сразу понял, что это молодой человек, наш верхний сосед. Говорю мальчишке: «Читай». Читал он читал, да вдруг запнулся. «Ты что, дальше давай». — «Здесь, — говорит, — не все». Ай-ай-ай, они ему от приложения только часть дали.
Но и эти несколько строк были хороши. Я сказал себе: ты посетишь молодого господина, который умеет так хорошо писать, и попросишь о небольшой любезности. Постучишься и скажешь: «Я, Йозеф Калуп, маляр». Потом выложишь ему, о чем речь, если, конечно, не оторвешь молодого господина от дел.
— О, ничуть, — сказал я, — только объясните, чего вы хотите. Сделаю все, что в моих силах (я выражаюсь, как принято в подобных случаях говорить на театре). Будьте покойны, не было человека, который обратился бы ко мне впустую (если только не просил взаймы).
— Речь идет об одном вдовце, — грустно признался пан Калуп, — и этот вдовец — я. Два месяца назад у меня скончалась жена. Осталось двое ребят, трудно мне с ними. Скверно себя ведут, паршивцы. Если вы, молодой человек, услышите: «И-и-и!»— значит, верещит мой младшенький, хоть я до него еще пальцем не дотронулся. Если же послышится рев: «А-а-а!» — так это мой старший, стоит мне руку на него поднять. Медленно, но верно вгоняют в гроб. Мне сорок пять, хотелось бы еще на белом свете пожить, да, видно, замучат меня эти сорванцы. С тех пор как жена умерла, готовить — их обязанность. Я как иду куда малярничать — всегда беру одного с собой, другой дома еду готовит. Приходим голодные, а еды нет, а если и есть, то в рот не возьмешь. Оставишь дома меньшого — та же история. Не кофе, а бурда. То одна соседка придет, то другая, одна присоветует одно, другая — другое, у мальчишки — голова кругом, вот и получается мерзость. Если обоих дома оставить, передерутся, а то и разобьют чего; как ни приду, один — непременно с увечьем. Дома никакого тебе порядка. Всякий раз, как захочешь поесть вдоволь, идешь в трактир. Тут опять загвоздка, потому как я считаю — коль пришел в трактир, так уж гуляй. Сидишь себе и сидишь, пьешь и пьешь. И вот уже хорош. Кончу, бывало, малевать, сбегаю домой за цитрой и назад — в трактир. Умею, кроме того, чревовещателя изображать и играть на стаканчиках. Дома у меня шестьдесят таких стаканчиков и палочка. Стучу по ним палочкой, они и отзванивают: «Кладбище, ты кладбище, зеленый садик мой». Очень я люблю эту песню, всегда она за душу берет. Сам знаю, какой я неухоженный, в какой упадок хозяйство пришло, и словно мне кто нашептывает: женись! Лучше будет. В доме порядок. Придешь, поешь как следует, мальчишки под присмотром, вырастут из них — как бы это сказать?
— Честные граждане, — помог я ему.
— Вот именно, — продолжал пан Калуп, — честные граждане. Женись — легко сказать, а как?.. Тут-то мне и пришло в голову, что существуют газеты, а в газетах — брачные объявления. Просмотрел я их, выбрал себе, значит, вырезал — и к вам, молодой человек, за советом, что скажете?
Он протянул мне газетную вырезку.

БРАЧНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ.

Молодая сорокалетняя вдова
приятной наружности (состояние 400 крон)
хотела бы познакомиться с господином
более солидного возраста, хорошо обеспеченным.
Вдовцы не исключаются. Главное—душа и прочее.

— Вот я и просил бы вас, молодой человек, — сказал пан Калуп, — не соблаговолите ли составить письмецо, так, мол, и так: вдовец, хотел бы жениться на вдове. Можете отметить, что я люблю музыку, мужем был бы хорошим, в деревне домик имеется, в общем, расхвалите меня, молодой человек, сам-то я не мастак.

— Будьте покойны, — сказал я, — уж я постараюсь расписать вас с самой лучшей стороны и приложу все усилия, чтобы она с вами соединилась. Приходите за письмом немного погодя.
— Век буду помнить, — поблагодарил он, и с той минуты я сделался секретарем пана Калупа, малярных дел мастера.
Сел я за стол и принялся размышлять. Уж коли писать, так красиво. Надо почувствовать себя в его шкуре. Представим себе, что я — вдовец, нарисуем в мыслях образ этой молодой сорокалетней вдовы и дадим волю перу. Я взял почтовую бумагу и приступил:

Многоуважаемая госпожа!
Ах! Человеческая жизнь полна случайностей. Одной из таких случайностей, но только милой и приятной, было то, что взор мой невольно, по всей вероятности под действием силы нашего взаимного душевного притяжения, упал на Ваше, многоуважаемая госпожа, досточтимое брачное объявление, помещенное в рубрике «Молодая вдова».
В самом деле, это, должно быть, случайность — ведь там было столько предложений, а я все время возвращался единственно к Вашему. Я вдов, многоуважаемая госпожа, — видно, сама судьба распорядилась так, чтобы мы, вдовец и вдова, нашли друг друга, чтобы мы, покинутые в самом расцвете молодости, вкусили бы еще радостей спокойной жизни под пологом вечной любви. Я словно создан для любви, создан для того, чтобы, подав своей новой супруге твердую руку, уверенно вести ее по скалистым уступам жизни. Я встретил свою сорок пятую весну, мне всего сорок пять — и вот я уже одинок. Со мной делят одиночество мои сыновья, они так нуждаются в материнской заботе, тепле ее любящих рук.
В душах наших лед воцарился, но, я уверен, под теплыми лучами любви этот лед растает, и Вы будете той, которая вернет уют в наше разлаженное хозяйство, лишенное супруги, матери, хозяйки. Вы будете той, кто своей нежной рукой сотрет последние следы страдания, это явится моим возрождением и в то же время возрождением целого хозяйства. Подобно золотой птице феникс, восстану я из пепла скорби.
«Вообще-то он рыжий, — размышлял я, — напишу-ка, что он блондин».

И я написал:

Телосложением отличаюсь геркулесовым, белокож, белокур, борода светлая, курчавая. Для своих сироток — я заботливый отец, потому как сердце у меня доброе, и каждый, кто заглядывал в мои голубые глаза, бывало, говорил: «Вот добрая душа!» Ну, кроме того, люблю трудиться, работа — это часть моей жизни. Я добросовестный и умелый маляр. Зарабатываю на этом деле хорошие деньги, а часы досуга мне скрашивает музыка. Я музыкант, музыка врачует мое горе, и я надеюсь, глубокоуважаемая, что в будущем ее сладкие звуки будут петь о нашей супружеской любви, о моей любви к Вам. Прошу Вас, многоуважаемая госпожа, соблаговолите написать, где бы мы могли встретиться, дабы наше знакомство продвигалось к желанной цели.
Присовокупляю свой адрес с выражением глубокого почтения, Йозеф Калуп, малярных дел мастер и владелец недвижимости. Понтова улица, 20.

Когда вдовец пришел, я прочитал ему письмо, и он разрыдался. Так его проняло мое послание. Потом пан Калуп заметил:
— Ну, если уж она на такое не клюнет, это будет черт знает что. Бог вас вознаградит за то, что вы для меня сделали.
День спустя он пришел ко мне снова.
— Ответила, молодой человек, благослови вас бог, а уж как хорошо написала, извольте сами прочесть.
Я прочел письмо, написанное женской рукой, непривычной к перу. Послание кишело орфографическими ошибками, которые я здесь воспроизводить не буду.

Уважаемый пан!
Ваше письмо так меня растрогало, что я расплакалась.
Чувства мои такие же, как и Ваши.
У меня 400 крон, я брюнетка и вдова пана колбасника. Я рада, что Вы блондин, покойный тоже был блондин. Я получила массу предложений, но откликнулась только на Ваше.
Мы увидимся в воскресенье возле ратуши, там, где продают апельсины, в десять часов.
Я буду вся в черном, только на шляпе будет большая роза. Отвечайте, как Вас опознать, через тот же раздел, что был в газете: «Молодая вдова», до востребования.
Вас приветствует Ваша новая знакомая Анна Бракова, вдова колбасника Брака.
Имя Йозеф мне нравится. Покойного звали Йозеф Брак.

— Ага, вот уж и ответила, — торжествующе восклицал пан Калуп. — Ведь ответила же!
Тут он вдруг переменил тон и заскулил:
— Бога ради, молодой человек, прошу вас, напишите ей, что я жду ее с нетерпением, что на мне будет черная шляпа, фрак, а в руке, как принято, я буду держать белый платок.
— Охотно помогу вам, — сказал я, — напишу еще одно душещипательное письмецо.
— Вот и спасибо, — благодарил вдовец, стоя в дверях, — да не забудьте про белый платок.
— О, непременно!
Я подошел к столу и написал:

Многоуважаемая госпожа!
Во мрак моего скорбного существования проник лучик света; он разгорелся, запылал и излучает теперь яркое приятное тепло. Этот лучик — Ваше письмо. Оно воспламенило мое сердце, разожгло мои желания, и я не могу дождаться минуты, когда подам Вам свою руку и горячо пожму Вашу. В воскресенье! Это воскресенье станет для меня двойным праздником. Я жду этого дня — и как жду! Какими длинными покажутся мне те два дня, которые разделяют нас. Я буду считать секунды, буду мрачен и нетерпелив, но все-таки счастлив. А когда настанет этот день, эта прекрасная минута, я с бьющимся сердцем буду ждать Вас на указанном месте. А Вы, завидев вдали красивого блондина во фраке и черной шляпе, поспешите сократить его мучения. Трепещущий на ветру белый платок в его руке будет знаком нетерпения и страсти.
Ну, прощайте! Прячу Ваше письмо у сердца!
Прощайте! Прощайте! Ваши руки мысленно целует Ваш Йозеф Калуп, малярных дел мастер и владелец недвижимости.
Р. 8. Я жду, жду, считаю секунды.
Смею ли сказать: «Прощайте, Анинка»?

Когда я с надлежащим выражением прочел пану Калупу это письмо, его глаза наполнились слезами.
— Бог вознаградит вас, — в волнении благодарил он, — за ваши прекрасные сочинения. Когда я их слушаю, то, ей-богу, начинаю любить эту бабенку.
С той поры прошло три месяца. Пан Калуп ухаживал за пани Браковой, вдовой пана колбасника. Моими стараниями знакомство их укреплялось. Я писал за него пылкие любовные послания, совершенно сроднившись с мыслью, что это не он, а я ухаживаю за пани Браковой.
Это были прекрасные письма. Нежные и бурные. Сочиняя их, я глядел из окна на противоположную сторону улицы, где жила одна хорошенькая барышня. Порой — смотря по настроению — письма получались сентиментальные и трогательные; и ни одно не миновало цели.
Пани Бракова, грубо говоря, клевала.
Пан Калуп не успевал меня благодарить. Однажды он рассказал, как при упоминании о последнем письме пани Бракова без чувств упала в его объятья. В другой раз он поведал, что она, обливаясь слезами, заключила его в свои объятия. Тут он высказал предположенье, что, дескать, невероятно, чтобы такая любовь была вызвана сочиненным мною письмом. Сколько помнится, оно кончалось вопросом: «Ну, голубушка, пора держать ответ, на самом ли деле ты меня любишь?»
Наконец сыграли свадьбу. На свадебном пиру я получил возможность вдоволь налюбоваться этой толстой вдовой. Брр! Меня и теперь при воспоминании о ней мороз подирает по коже. И это ей я писал такие прекрасные письма, которые вскружили ей голову, а пану Калупу до того помрачили рассудок, что он и впрямь решил, будто взял за себя бог весть какую красотку.
На третий день после свадьбы снизу донесся страшный шум.
— Я, — кричала пани Калупова, — пошла за тебя только из-за тех прекрасных писем, а ты, как я погляжу, просто мерзавец. На, получай! Вот тебе! Еще захотел, еще разок? На!
Бум!..
Не успел я сообразить что к чему, как распахнулась дверь и ко мне ворвалась пани Калупова.
— Я знаю все, — восклицала она, — все. Этот негодяй сознался. Те чудные письма писали вы. Не отпирайтесь.
Она вытерла слезы платком и вздохнула: «Такие чудные письма!» Не успел я глазом моргнуть, как она обняла меня и поцеловала.
А я? Я потерял сознание.
Когда я пришел в себя, то увидел, что в квартире полно народа, и почувствовал, что на меня брызжут водой с водкой и уксусом.
Пани Калуповой среди присутствующих не было.
— Хорошо, что мы вас воскресили, — сказал сосед, — было бы жаль, вы — талант. Вам уже лучше?
Мне было уже лучше. И в тот же день я, талантливый человек, перебрался на другой конец города.