Поссорились

Разговор, вначале совершенно спокойный и рассудительный, постепенно становился все более и более бурным, пока в конце концов не перерос в ссору. Крики ссорящихся долетали до самой долины, и пес Мико, стороживший в загоне овец, принялся отчаянно лаять.
Оба, Юрко и Яно, сидели друг против друга на обломках скал и внимания не обращали на то, что разложенный ими костер постепенно угасал, а табак в их трубках-«запеканках», вложенных в горячий пепел, превратился в уголь.
Пасущиеся вокруг овцы начали беспокойно метаться, а несколько коз, которые ощипывали на утесах редкую траву, даже примчались сюда, что сопровождалось грохотом камней, сыпавшихся из-под их ног. Они встали вокруг костра и тупо уставились на обоих пастухов. А большой козел настолько расхрабрился, что подобрался к самому костру и занял боевую позицию, будто тоже собирался ввязаться в ссору.
Суслики, которые до начала раздора спокойно посвистывали на камнях, умолкли и попрятались в расщелинах скал.
Вся окрестность, привыкшая за пять лет всегда видеть Юрко и Яко спокойно разговаривающими и великолепно уживающимися друг с другом, была взбудоражена.
Ссора никак не вязалась с окружающим спокойствием. Ничто здесь не нарушало тишины, кроме вытекающего из родничка ручья, да иной раз какого-нибудь камня, который, оторвавшись от оплетенной горным мхом скалы, с легким шумом несся вниз, в долину, где его задерживали развесистые лапы горной сосны.
Временами, разумеется, налетала буря, но и ока не слишком нарушала общий покой, поскольку в горах была явлением совершенно естественным.
А вот то, что происходило сейчас, не укладывалось ни в какие рамки. Целых пять лет вся окрестность наблюдала, как по утрам Юрко и Яно спокойно выгоняли овец и коз сюда, на гору, как они благодушно покуривали свои «запекачки», а вечером, когда там, глубоко внизу, вечерняя мгла покрывала прозрачной сетью верхушки хвойных деревьев, они так же спокойно гнали опять стада вниз, на плато, где стояли загоны и деревянная хата сыроварни.
Привязанный длинной веревкой к изгороди пес прыгал и метался; привлеченный его лаем бача¹ Порай вышел из хижины, где варил в котле жинчицу², и подошел к самой загородке.
Высоко на горе Яно и Юрко казались точечками, но их крики доносились сюда вполне отчетливо.
— Я бы тебя... — кричал Юрко.
— Я тебя... — гудел Яно.
— Только попробуй! — орал Юрко.
— Я тебя придушу! — угрожал Яно.
— Штефка — моя девушка! — горланил Юрко.
— Штефка моя! — снова гудел Яно. — Я тебе когда-нибудь откручу голову!
Бача Порай заслонил ладонью глаза и с тревогой поглядел на эти маленькие точки. Убедившись, что парни продолжают сидеть на своих местах, он прикрикнул на собаку и, задумавшись, вернулся в хату к котлу с жинчицей.
Помешивая в котле, он качал головой и бурчал про себя:
— Разве такое могло случиться в мои молодые годы? Да никогда!
И из-за чего это? Из-за чего ругаются? Из-за девчонки!
Бача задумался над пенящейся жинчицей. Мысли снова унесли его к временам юности, и опять он проворчал:
— Разве такое случалось в мои молодые годы?
Между тем ссора на горе не утихала, и хорошо, что бача Порай вернулся к своей жинчице, иначе он очень огорчился бы, что те, наверху, продолжают угрожать друг другу.
— Я тебя... — кричал Юрко.
— Я тебя... — гудел Яно.
— Видно, все еще ругаются, — ворчал бача, слыша, что пес не перестает лаять.— И как они еще друг на друга не набросятся из-за этой Штефки из Долинки.
Он прищурил левый глаз, как всегда, когда размышлял о чем-то серьезном. «Эх, что там Штефка,— рассуждал он сам с собой.— То, что каждую неделю она с матерью приходит к нам сюда, на гору, и приносит из деревни хлеб,— это хорошо. А вот что один раз ее провожает вечером Яно, а другой раз — Юрко,— это уж непорядок. Либо тот, либо другой, но чтобы оба по очереди?.. Или уж все время этот, или все время тот. Или уж никто».
Бача загляделся на поднимающийся от кипящей жинчицы пар и вздохнул:
— Боже мой, и что это за люди теперь пошли!
Между тем на горе оба уже охрипли и на время замолкли. И только теперь они заметили, что костер чуть потрескивает и угасает. Вытащив из пепла свои трубки- «запекачки», они увидели, что табак в них совсем обуглился.
Каждый бросил на затухающий костер по охапке хвороста и, не говоря ни слова, выколотил свою трубку. Затем Юрко вынул из-за пояса мешочек с табаком и так же молча набил себе «запекачку». Яко, который выкурил свой запас табака еще три дня назад, жадно смотрел на Юрко. А тот скова завязал мешочек и спокойно засунул его обратно за пояс. Трубку он вложил в червенеющий пепел и стал ждать. Когда из чубука показался дым, Юрко вынул трубку из костра, выдул дым, вытянул ноги и закурил.
Он спокойно выпускал клубочки дыма, и те кружились и облачками поднимались в чистом горном воздухе к ясному синему небу.
Ссора прекратилась. Овцы и козы опять паслись спокойно.
— Фиу, фиу, — подсвистывали суслики на скалах.
Яно, как зачарованный, смотрел на Юрко, который с наслаждением выпускал синие клубочки дыма. Внезапно его охватила непереносимая тоска. До сих пор Юрко всегда делился с ним табаком.
А вот сегодня ему впервые приходится только с завистью смотреть на курящего Юрко.
И даже ветер как бы переметнулся на сторону Юрко: он гнал на Яно клубы табачного дыма, разжигая неистовое желание закурить.
Так прошло полчаса. Юрко выбил пепел, скова кабил трубку и «запек» ее. Затем вызывающе вытянул ноги и, коварно поглядывая на приунывшего Яно, опять начал спокойно пускать дым.
— Юрко,— начал нерешительно Яно,— неужели ты сердишься?
Юрко не счел его достойным ответа и выпустил изо рта новый
мощный клуб дыма.
— Юрко,— снова заговорил Яно, который был уже просто yе в силах совладать со своим желанием. — Юрасек, я ведь хотел только поддразнить тебя этой Штефкой. Веришь, мне и в голову не приходило. Если хочешь, я тебе поперек дороги не стану и со Штефкой больше никогда не пойду. Вот те крест! Юрашек, будь так добр, дай мне немного табаку.
— На, насыпь себе, — ответил Юрко, подавая Яно мешочек.— Вот видишь, Штефка — моя девушка. Не мог сказать этого раньше?!
И в горной ложбине опять воцарились полное спокойствие и тишина, нарушаемые лишь потрескиванием веток в костре и журчанием маленького ручейка.
Когда же солнце зашло за вершину Дереша, а Юрко и Яно вернулись с овцами к загону, бача сказал им:
— Ну, ребята, новость: Штефка выходит замуж за Калинчака из Валаски, и теперь хлеб нам будет приносить только ее мать. Если б вы пришли пораньше, а не ругались там, наверху, могли бы Штефкину матушку проводить…

Примечания

1. Бача — старший чабан (словацк.).
2. Жинчица — сыворотка (слэвацк.).