Когда я пришел к своему приятелю Ладиславу, первым делом мне бросилось в глаза несколько листов чистой бумаги, лежавших перед ним на столе.

На одном из них я увидел заголовок «новелла». Слово «новелла» было зачеркнуто, а рядом написано «рассказ». Больше ничего, только страницы аккуратно пронумерованы: 1, 2, 3, 4, 5.

Ладислав сидел над чистыми листами бумаги, зажав в зубах перо и обхватив голову руками.

– А, это ты, – проговорил он, заметив мое появление и выпустив ручку из стискивающих ее челюстей.

– Да, – ответил я, – пришел посмотреть, что ты поделываешь.

– Как видишь, я пишу рассказ, – гордо сказал Ладислав.

– О чем он будет повествовать?

– Не знаю, – ответил он с меньшей гордостью. – Я как раз придумываю название.

– Присядь, – сказал Ладислав доверительно, – и дай мне совет! Ты, наверное, знаешь, что в моем родном городе выходит журнал, который до сих пор печатался без развлекательного приложения. Однако позавчера я получил из редакции письмо, в котором редактор сначала рассказывает, что по воскресеньям он собирается издавать развлекательное приложение. Потом в послании говорится о стиле модерн, господствующем в литературе, и еще в письме указывается, что редакция посылает мне двадцать крон.

– Извини, у меня в доме нет ни капли одеколона, – заметил мой приятель, увидев мое волнение, и продолжал: – В своем письме редактор расхваливает мой талант, еще раз упоминает о двадцати кронах и, наконец, пишет: «Эти двадцать крон я посылаю вам в качестве аванса, будьте так любезны, пришлите с обратной почтой какое‑нибудь достаточно большое произведение для нашего воскресного приложения, произведение непременно модернистское, ибо мы хотим пропагандировать новые течения…» В этом все дело! Но вот в чем проблема: целый день я сижу над бумагой, и до сих пор мне в голову не пришло ни одной путной мысли, хотя, по мнению автора письма, я глашатай новых идей. Будь любезен, посоветуй мне, о чем писать, дай мне совет, подкинь какую‑нибудь идею.

– Ты действительно получил обещанные двадцать крон? – спросил я спокойно.

– Да, как раз сегодня утром.

– Это меняет дело, – оживился я, – я дам тебе блестящий сюжет, чисто модернистский. Напиши о бледной деве с золотыми волосами, стоящей посреди затуманенного края, она полна решимости убежать из дома, от дядюшки с зелеными глазами, который, как кот у красного камина (опиши, как огонь трещал на дубовых поленьях) уставился на нее своими зелеными глазами, помни, что она его воспитанница и утопает в мечтах о невыразимом счастье, о котором она узнала из песен пригожих лодочников, перевозивших ее через черные заводи печальной реки. Напиши, что река обладала дурманящей силой манящих вдаль скитаний, вечерних возлюбленных, это, я думаю, вполне в духе модерна. Пиши о сгустившихся сумерках, о пылающих страстью очах, пиши о пылких желаниях ветра, который скользит по туманным королевствам любви, это тоже очень современно. Добавь еще несколько предложений типа: «Ибо там бы мог быть иной свет», «Оцепеневшие звуки удалились на цыпочках», «Безразличный праотец дней», «Мечтательная летаргия наполнила иссохшие вены», как следует разбавь все это и можешь закончить свой абсолютно модернистский рассказ какими‑нибудь стихотворными строками, например: «На фоне бледной охры заката – черный гном, крик петуха в томлении умолк за окном».

– И пожаловаться‑то некому, – посетовал приятель, выслушав меня.

– Не сердись, – сказал я, растроганный его грустным тоном, – здесь, в комнате, тебе все равно ничего не придет в голову, пойдем прогуляемся.

– Зачем?

– Ну, поищем какой‑нибудь сюжет. Понаблюдаем за людьми. Например, пройдет мимо нас какой‑нибудь господин с дочерью, мы пойдем следом. Он подумает, что мы возлюбленные его дочери…

– Я думал, ты остроумнее, – вздохнул приятель, надевая пальто, – ладно, пойдем прогуляемся, может, что‑нибудь придет в голову.

Мы вышли из дома и некоторое время шли молча, наблюдая за прохожими.

– У меня есть идея, – сказал я. – До сих пор мало кто описывает жизнь на вокзалах, пойдем туда.

Мой приятель без звука согласился, и вскоре мы прохаживались по перрону недавно перестроенного Франтишкова вокзала.

– Одни избитые темы, – ворчал приятель, – люди прогуливаются, уезжают, ждут знакомых, отец или мать едет домой в деревню из Праги, где гостили у сына.

– Или у дочери, – прибавил я, а приятель продолжал ворчать:

– Или у дочери. Трагическая завязка. Отец находит сына, который должен усердно учиться, где‑нибудь в кабаке. Портрет отца. Высокий, угловатый, выбритый, с трубкой в зубах. Мать находит дочь на смертном одре отравившуюся мышьяком. «Во всем виноват Карел», – вздохнет, умирая, дочь. Несчастная мать дознается, что Карел был любовником ее дочери.

– В этом много романтизма, – сказал я приятелю, – но если ты хочешь ворчать, бубни себе тихонько, не так громко. Люди оглядываются, думают, что ты сумасшедший.

Приятель задумался. Мы уселись на лавочку на перроне.

– Это тоже не подходит, отозвался наконец приятель. – Я было подумал, что нашел сюжет, чисто модернистский. На основе твоей фразы: «Люди думают, что ты сумасшедший». Хорошо. Мы и вправду сумасшедшие и ждем своего собственного приезда.

Я был вынужден испытующе посмотреть на своего приятеля, который, заметив мой взгляд, сказал:

– Не бойся, и из этого рассказ не получится; кажется, я уже читал нечто подобное. И вообще странно, что мы пришли на вокзал. Наши новые течения…

– Оставь новые течения, – посоветовал я, – лучше смотри вокруг. Думаю, у тебя есть талант наблюдателя.

– Талант наблюдателя, – вздохнул приятель, – легко сказать. Посмотри вокруг! Что можно из этого выжать? Взять вокзал, что, собственно, я вижу вокруг себя? Несколько дюжин обыкновенных людей, суетящихся, чтобы не опоздать на поезд, двух‑трех кондукторов, дежурных в залах ожидания, корзинки и чемоданчики, солдат, едущих в отпуск, скамейки с изогнутыми спинками, несколько влюбленных пар, которые назначили здесь свидание, несколько барышень, намеревающихся завязать здесь знакомство. И ты хочешь, чтобы из этого я сделал рассказ в духе модерна?

– Я обещал одному своему хорошему знакомому, – начал я, – как‑нибудь навестить его. Сегодня как раз подходящий случай. Это недалеко от Праги. Полчаса езды на поезде.

– Не понимаю, чего ты, собственно, хочешь и зачем ты привел меня на вокзал? – заметил приятель.

– Милый Ладислав, – ответил я, – купи два билета до Колодеев. Это ведь совсем просто. Ты сможешь почерпнуть свои сюжеты в атмосфере сельской местности. Колодеи – это деревня, которой не коснулся столичный дух, ты сможешь написать чисто модернистский рассказ из сельской жизни. Зайдем с моим знакомым в трактир, увидишь сливки местного общества. Послушаешь их говор, расцветишь по желанию, можешь описать в своем рассказе ручную хромую серну – достопримечательность всей округи, можешь расписать пруд, устроенный в местном заказнике. Ты сможешь воспеть лесные тени, скользящие по воде. Мне кажется, это очень соблазнительно. Рассказ ты можешь назвать «Из жизни деревни Колодеи в окрестностях Праги». Колодеи еще никто не описывал, таким образом ты одновременно приобретешь заслуги в области краеведения. Возможно, колодейский общинный совет сделает тебя почетным гражданином.

– Последнее время, – пробормотал Ладислав, – я не понимаю, болтаешь ты первое, что тебе в голову взбредет, или ты говоришь серьезно.

– Совершенно серьезно, – заверил я, – купи два билета на поезд, и ты не пожалеешь. В наши дни, если хочешь создать что‑нибудь оригинальное, ты должен идти на любые жертвы.

Я убеждал его еще некоторое время. Наконец он пошел и купил билеты.

Через четверть часа мы уже сидели в поезде.

– Может быть, тебя разочарует эта странная экскурсия, зато ты сможешь потом написать рассказ «Об обманутых надеждах», – рассуждал я, когда поезд тронулся, – в наше время искать идеи трудно.

– Это точно, – вздохнул приятель. – Вот написал я драматическую сцену «жертва нищеты». Главным действующим лицом была обманутая женщина, по имени Маринка, которая всю пьесу плачет и при этом умирает. Это, по‑моему, весьма необычная идея. В то время как все люди в комнате разговаривают, Маринка беспрестанно причитает: «А‑ах. о‑ох, а‑ах». Я думал, что на сцене это будет смотреться замечательно. Но критики написали: «Старая, избитая тема, плохо разработанная, автор дал пьесе банальное название «Жертва нищеты». Потом я стал писать модернистские стихи, как например, «Тысячу женщин я, верно, любил», «Страстный поцелуй» и тому подобное. В результате в моем родном городе матери стали прятать от меня своих дочерей. Тогда я начал писать нежно и тонко, а результат… Из многих уст я слышал: «А, это тот, что хнычет в газетах, как старая дева».

Приятель малодушно махнул рукой.

– Теперь я хочу написать что‑нибудь крупное, – продолжал он, – какой‑нибудь роман, только не знаю, из какой жизни. Я хочу написать большое произведение, чтобы реализовать идеи новых течений. Я в последнее время наблюдал жизнь животных. Эта нива, мне кажется, в литературе еще недостаточно обработана.

– Хочешь написать роман, – вставил я, – а сам не знаешь, что сочинить для воскресного приложения местного журнала.

– Даже не представляю себе, – грустно признался приятель, надеюсь, что в этих Колодеях я найду подходящий материал.

– Беховице! – закричал кондуктор.

– Выходим, – подтолкнул я своего приятеля, – от Беховиц до Колодеев недалеко.

Мы сошли с поезда и двинулись по грязному шоссе.

– Делай заметки, – предложил я, – они пригодятся при описании местности. Слушай:

Однообразные холмы, на них коричневые комья вспаханной земли. Шоссе взбирается на холм и выбегает на равнину, которая разделена полосами полей на квадраты, прямоугольники, трапеций и ромбы. Осенняя измученная трава зеленеет скудно, и свекольная ботва, собранная на полях в кучи, подвергается химическому процессу гниения в ожидании крестьянских телег, которые отвезут ее в места, определенные всеведущей природой. Вблизи проглядывают во мгле осеннего дня очертания деревни, зовущейся Колодеи. За деревней чернеют контуры заказника, а вдали теряется полоса Иренского леса. Вот мы и в Колодеях.

Приятель поник головой. В Колодеях мы навестили моего знакомого.

Я объяснил ему причину нашего визита, рассказал, что мой приятель ищет материал для рассказа, что он глашатай новых течений и что у него в кармане двадцать крон.

– Пойдемте в трактир, – предложил мой знакомый, – там найдется много материала, а кроме того, там вы можете поужинать.

– В трактир мы и в Праге могли пойти, – вздохнул Ладислав, поворачиваясь к моему знакомому, – вы не можете себе представить, какая это мука писать что‑нибудь на заказ.

– Я вас понимаю, – ответил мой знакомый, – потому что я сам тоже интересуюсь литературой и много читаю.

Подобными расплывчатыми фразами мы развлекались в трактире в течение первого часа, пока под воздействием выпитого пива не начали защищать свои взгляды.

Между тем среди посетителей распространилась весть, что мы приехали писать повесть о жизни колодейских граждан.

Карты на соседних столах исчезли, и бодрые граждане, произносившие минуту назад цветистые ругательства и слова не очень изысканные, стали вежливыми, а их грубая речь – почти благозвучной.

Хозяин – сплошная любезность, сплошные «извольте», «о, пожалуйста». В трактире царила тишина, нарушаемая лишь иногда громким голосом моего приятеля Ладислава, который, обращаясь к окружающим, изрекал:

– А это вы читали? Прочтите!

При этом он все время пил и шептал мне на ухо:

– А идеи у меня все еще нет.

Чуть позже он начал барабанить пальцами по столу, мурлыкая на какой‑то неизвестный мотив «Новые течения, тра‑ля‑ля, новые течения».

В десять часов вечера я оставил своего приятеля, не пожелавшего покинуть трактир, и пошел на вокзал. В сельской тишине из трактира доносилось непрекращающееся пение моего приятеля:

«Новые течения, тра‑ля‑ля, новые течения…»

 

* * *

 

На следующий день после обеда я навестил своего приятеля Ладислава, и мне сразу бросились в глаза чистые старательно пронумерованные, листы бумаги, на одном из них слово «новелла» было перечеркнуто и заменено словом «рассказ».

– У меня болит голова, – пожаловался приятель вместо приветствия, – ночью поезда не ходили, мне удалось уехать только утром.

– Извини, – ответил я, – я пришел посмотреть, что ты делаешь, а теперь я должен идти домой, чтобы написать…

– О чем? – прервал меня приятель.

– Ну, – ответил я уже в дверях, – хотя бы об этой погоне за сюжетом для рассказа, я назову это «Новые течения».

– Мошенник! – раздалось за моей спиной.

Это были последние слова, которые я слышал от своего приятеля, потому что с тех пор он со мной не разговаривает.

Заметки к публикации: 
Первая публикация: «Народни листы», 11.6.1905.
 
. ...приятелю Ладиславу... — Имеется в виду товарищ Гашека по коммерческому училищу Ладислав Гаек-Домажлицкий, вместе с которым Гашек издал сборник стихов «Майские выкрики» (1903).
...о стиле модерн, господствующем в литературе... — Под стилем «модерн» Гашек понимает здесь декадентскую и символистскую поэзию, которая стремилась привлечь к себе внимание в журналах «Мо- дерни ревю» и «Модерни живот».