Через тридцать лет

(Галицийский очерк)

В Кракове бродягу Гробко одели в заплатанную, но приличную одежду и выслали по этапу в родную деревню Цепле где-то за Станиславом.

— А все-таки я правду говорил, — гордо произнес старик Г робко, когда его вели к поезду, — что через тридцать лет вернусь в Цепле. Умею я слово свое держать.
И седой Г робко мечтательно оглядел железнодорожные вагоны.
Тридцать лет назад Гробко жил в Цепле, среди хвойных лесов, которые навевают тоску, когда вы идете по ним. Вы ничего не видите вокруг себя, кроме черных молчаливых деревьев, и под ногами у вас шуршит осыпавшаяся хвоя. Пейзаж изменится, если вы пройдете до больших черных озер. Почва колеблется под ногами, а деревья вечером отбрасывают на воду длинные причудливые тени, так что вы волей-неволей вспоминаете разную нечисть, которой вас пугали в детстве.
Вот в каких местах вырос Гробко. В детстве он видел, как отец валит лес и рубит ели, на которые взбирались деревенские ребятишки, чтобы разорять птичьи гнезда. Он вырос, стал сильным парнем и так же, как отец, сделался лесорубом. На рубке леса Гробко кричал до хрипоты:
— Раз, два, три!
Он жил, довольствуясь тем, что по воскресеньям пропивал у еврея Берко до трети своего заработка.
Но эта мирная жизнь продолжалась до той поры, пока отец не сказал, что пришло время сыну жениться, и мать начала подыскивать невесту.
Ему присмотрели Машу. Она приглянулась, и Г робко уже совсем свыкся с мыслью, что Маша станет его женой, когда в деревню приехал горбун Боркатиц и дал за Машу на двадцать злотых больше.
Там, в лесах, девушку получал тот, кто давал за нее больше.
Гробко сказал горбуну Боркатицу, что уедет и вернется через тридцать лет, и тогда халупа Боркатица весело запылает, как солнце, когда оно вечером заходит за лес. И на другой день Гробко уехал с топором за плечами искать счастья на чужой стороне.
— Правду я говорил, что вернусь через тридцать лет домой, — повторил Г робко своему конвоиру в поезде, поглядывая в окно. В окне мелькали деревни, поля, деревья, серебристые ленты рек, а Г робко все смотрел вперед, бормоча: — Через тридцать лет...
Потом он сел в уголке вагона, раздумывая, что надо раньше сделать. Нужно ли, как он обещал тридцать лет назад, сперва запалить халупу Боркатица, а потом пойти в корчму или пойти сперва напиться и только тогда уже поджечь халупу.
В кармане у него было пятнадцать крейцеров суточных, которые выдавали на харчи каждому высланному по этапу. Г робко заранее подсчитал, сколько водки сможет получить на эти деньги.
— Боркатиц тоже, наверное, стариком стал, — бормотал он, — а Маша — старой бабой, но это неважно. Я хоть докажу, что сЛово мое крепко... Через тридцать лет!..
Внезапно из глаз Гробко брызнули слезы. Тридцать лет он не горевал о родных местах, скитаясь по белу свету, и тридцать лет повторял из года в год свое обещание, данное Боркатицу. А теперь, когда он к вечеру будет дома, все это время, прожитое им, вдруг показалось ему таким долгим, что он даже заплакал. Поезд шел по темным лесам.
Под вечер он был уже дома. Уходя от старосты, которому он сдал свой сопроводительный документ, Гробко все еще раздумывал, сразу запалить халупу Боркатица или сперва зайти в корчму. Наконец, он решил: сперва подпалю.
Не подавая виду, кто он, Гробко спросил у встречных лесорубов, дома ли Боркатиц.
— Ох, старый Боркатиц лежит дома, — сказал один из них, покачав головой. — Лежит дома и ждет, не принесет ли ему кто-нибудь хлебца кусок. Руку он сломал, когда рубил дерево, жена от него ушла, и теперь старика Боркатица кормит община.
Бродяга Гробко, не говоря ни слова, вынул из кармана свои пятнадцать крейцеров и вошел в развалившуюся халупу Боркатица. Стараясь не глядеть на горбуна, лежавшего в задней комнате, он положил деньги на лавку и сказал, изменив голос:
— Купи на эти деньги хлеба!
И чтобы не слышать благодарности, выскочил из комнаты и без оглядки зашагал в черные хвойные леса, что окружали деревню.
Через тридцать лет...